Неточные совпадения
Уже раз взявшись за это дело, он добросовестно перечитывал всё, что
относилось к его предмету, и намеревался осенью ехать зa границу, чтоб изучить еще это дело на месте, с тем чтобы с ним уже не случалось более по этому вопросу того, что так часто случалось с ним по различным вопросам. Только
начнет он, бывало, понимать мысль собеседника и излагать свою, как вдруг ему говорят: «А Кауфман, а Джонс, а Дюбуа, а Мичели? Вы не читали их. Прочтите; они разработали этот вопрос».
И тотчас же забыл о Дронове. Лидия поглощала все его мысли, внушая все более тягостную тревогу. Ясно, что она — не та девушка, какой он воображал ее. Не та. Все более обаятельная физически, она уже
начинала относиться к нему с обидным снисхождением, и не однажды он слышал в ее расспросах иронию.
— Что же тут странного? — равнодушно пробормотал Иноков и сморщил губы в кривую улыбку. — Каменщики, которых не побило,
отнеслись к несчастью довольно спокойно, —
начал он рассказывать. — Я подбежал, вижу — человеку ноги защемило между двумя тесинами, лежит в обмороке. Кричу какому-то дяде: «Помоги вытащить», а он мне: «Не тронь, мертвых трогать не дозволяется». Так и не помог, отошел. Да и все они… Солдаты — работают, а они смотрят…
Она показывала себя совершенно довольной тем, что стала женщиной, она, видимо, даже гордилась новой ролью, — это можно было заключить по тому, как покровительственно и снисходительно
начала она
относиться к Любаше и Татьяне.
— Я ведь не был в Кремле, — неохотно
начал Самгин, раскуривая папиросу. — Насколько могу судить, Гогина правильно освещает: рабочие
относились к этой затее — в лучшем случае — только с любопытством…
Отдохнувший Маракуев
начал говорить, а Климу было приятно, что
к проповеди Дьякона все
отнеслись с явным равнодушием.
Он мог бы сказать, что с некоторого времени действительность
начала относиться к нему враждебно.
Он пошептал и переставил слова: вышло, что который
относится к этажу — опять неловко. Кое-как переправил и
начал думать, как бы избежать два раза что.
— Смотри ты! — погрозила она мне пальцем, но так серьезно, что это вовсе не могло уже
относиться к моей глупой шутке, а было предостережением в чем-то другом: «Не вздумал ли уж
начинать?»
Но под конец он как-то видимо стал терять свое равнодушие и
к князю
начал относиться не только с осуждением, но и с презрительной иронией.
Говорить ли о теории ветров, о направлении и курсах корабля, о широтах и долготах или докладывать, что такая-то страна была когда-то под водою, а вот это дно было наруже; этот остров произошел от огня, а тот от сырости;
начало этой страны
относится к такому времени, народ произошел оттуда, и при этом старательно выписать из ученых авторитетов, откуда, что и как?
Веревкин каждый день ездил в бахаревский дом. Его появление всегда оживляло раскольничью строгость семейной обстановки, и даже сама Марья Степановна как-то делалась мягче и словоохотливее. Что касается Верочки, то эта умная девушка не предавалась особенным восторгам, а
относилась к жениху, как
относятся благоразумные больные
к хорошо испытанному и верному медицинскому средству. Иногда она умела очень тонко посмеяться над простоватой «натурой» Nicolas, который даже смущался и
начинал так смешно вздыхать.
Скоро Привалов заметил, что Зося
относится к Надежде Васильевне с плохо скрытой злобой. Она постоянно придиралась
к ней в присутствии Лоскутова, и ее темные глаза метали искры. Доктор с тактом истинно светского человека предупреждал всякую возможность вспышки между своими ученицами и смотрел как-то особенно задумчиво, когда Лоскутов
начинал говорить. «Тут что-нибудь кроется», — думал Привалов.
Надежда Васильевна с ужасом слушала этот сумасшедший бред и сама
начинала чувствовать, что недалека от сумасшествия. Галлюцинации мужа передавались ей: это был первый шаг
к сумасшествию. Она не знала, что ей делать и как
отнестись к этим галлюцинациям мужа, которые стали повторяться. Когда она рассказала все доктору, он внимательно ее выслушал и задумчиво проговорил...
— Плетет кружева, вяжет чулки… А как хорошо она
относится к людям! Ведь это целое богатство — сохранить до глубокой старости такое теплое чувство и стать выше обстоятельств. Всякий другой на ее месте давно бы потерял голову, озлобился,
начал бы жаловаться на все и на всех. Если бы эту женщину готовили не специально для богатой, праздной жизни, она принесла бы много пользы и себе и другим.
К личному же характеру дела,
к трагедии его, равно как и
к личностям участвующих лиц,
начиная с подсудимого, он
относился довольно безразлично и отвлеченно, как, впрочем, может быть, и следовало.
С этими словами он преспокойно ушел в кабинет, вынул из кармана большой кусок ветчины, ломоть черного хлеба, — в сумме это составляло фунта четыре, уселся, съел все, стараясь хорошо пережевывать, выпил полграфина воды, потом подошел
к полкам с книгами и
начал пересматривать, что выбрать для чтения: «известно…», «несамобытно…», «несамобытно…», «несамобытно…», «несамобытно…» это «несамобытно»
относилось к таким книгам, как Маколей, Гизо, Тьер, Ранке, Гервинус.
Грановский и все мы были сильно заняты, все работали и трудились, кто — занимая кафедры в университете, кто — участвуя в обозрениях и журналах, кто — изучая русскую историю;
к этому времени
относятся начала всего сделанного потом.
К защитникам смертной казни я
начинал относиться враждебно и чувствовал их своими врагами.
К Живой церкви я
относился отрицательно, так как ее представители
начали свое дело с доносов на патриарха и Патриаршую церковь.
Теперь роли переменились. Женившись, Галактион сделался совершенно другим человеком. Свою покорность отцу он теперь выкупал вызывающею самостоятельностью, и старик покорился, хотя и не вдруг. Это была серьезная борьба. Михей Зотыч сердился больше всего на то, что Галактион
начал относиться к нему свысока, как
к младенцу, — выслушает из вежливости, а потом все сделает по-своему.
Была она старенькая, и точно ее, белую, однажды
начал красить разными красками пьяный маляр, —
начал да и не кончил. Ноги у нее были вывихнуты, и вся она — из тряпок шита, костлявая голова с мутными глазами печально опущена, слабо пристегнутая
к туловищу вздутыми жилами и старой, вытертой кожей. Дядя Петр
относился к ней почтительно, не бил и называл Танькой.
Он совершенно отрицательно
относился к национализму,
к племенному
началу, которое, по его мнению, ведет
к революции и демократическому уравнению.
Такие далекие путешествия были вообще не в обычае семьи. За пределами знакомого села и ближайших полей, которые он изучил в совершенстве, Петр терялся, больше чувствовал свою слепоту и становился раздражителен и беспокоен. Теперь, впрочем, он охотно принял приглашение. После памятного вечера, когда он сознал сразу свое чувство и просыпающуюся силу таланта, он как-то смелее
относился к темной и неопределенной дали, которою охватывал его внешний мир. Она
начинала тянуть его, все расширяясь в его воображении.
Нюрочка сама
начала зябнуть и поэтому с особенным участием
отнеслась к летевшим гусям.
Сборы на Самосадку вообще приняли грустный характер. Петр Елисеич не был суеверным человеком, но его
начали теснить какие-то грустные предчувствия. Что он высидит там, на Самосадке, а затем, что ждет бедную Нюрочку в этой медвежьей глуши? Единственным утешением служило то, что все это делается только «пока», а там будет видно. Из заводских служащих всех лучше
отнесся к Петру Елисеичу старый рудничный надзиратель Ефим Андреич. Старик выказал искреннее участие и, качая головой, говорил...
— Я ведь это по чести только пришел, —
начал лавочник, обиженный непонятным для него смехом, — а то я с вами, милостивый вы государь, и совсем иначе завтра сделаюсь, —
отнесся он
к Белоярцеву.
— Что я вас хочу спросить, батюшка, ваше высокоблагородие, —
начала тихонько старушка,
относясь к проезжему.
С самого
начала своей болезни Вихров не одевался в свое парадное платье и теперь, когда в первый раз надел фрак и посмотрелся в зеркало, так даже испугался, до того показался худ и бледен самому себе, а на висках явно виднелись и серебрились седины; слаб он был еще до того, что у него ноги даже дрожали; но, как бы то ни было, на свадьбу он все-таки поехал: его очень интересовало посмотреть, как его встретит и как
отнесется к нему Юлия.
Когда все это было кончено, солнце уже взошло. Следователи наши
начали собираться ехать домой; Иван Кононов
отнесся вдруг
к ним...
— Сейчас только услыхал в клубе о постигшем вас гневе от нашего грозного царя Ивана, —
начал Кнопов,
относясь к Вихрову, — и поспешил вместе с Дмитрием Дмитриевичем (прибавил он, указывая на судью) засвидетельствовать вам свое почтение и уважение!
— Играть, я полагаю, — снова
начал Павел, — «Ромео и Джульету». Я, если вы позволите, возьму на себя Ромео — молод еще, строен, немного трагического жара есть… А вы — Лоренцо, —
отнесся он
к Неведомову.
Это до такой степени справедливо, что когда Держиморда умер и преемники его
начали относиться к двугривенным с презрением, то жить сделалось многим тяжельше. Точно вот в знойное, бездождное лето, когда и без того некуда деваться от духоты и зноя, а тут еще чуются в воздухе признаки какой-то неслыханной повальной болезни.
Раньше Луша
относилась к отцу почти индифферентно или с сдержанным чувством холодного презрения, а теперь
начинала бояться его.
Только обязательная служба до известной степени выводила его из счастливого безмятежия.
К ней он продолжал
относиться с величайшим нетерпением и, отбывая повинность, выражался, что и он каждый день приносит свою долю вреда. Думаю, впрочем, что и это он говорил, не анализируя своих слов. Фраза эта, очевидно, была, так сказать, семейным преданием и запала в его душу с детства в родном доме, где все,
начиная с отца и кончая деревенскими кузенами, кичились какою-то воображаемою независимостью.
Действительно,
к ней
начали относиться ласковее. После Дрозда пришел староста, потом еще два-три мужичка из зажиточных — все с кульками.
— Я, конечно, не знал, что ты тут участник и распорядитель, —
начал он с принужденною улыбкою, — и, разумеется, ни
к кому бы не
отнесся, кроме тебя; теперь вот тоже привез одну вещь и буду тебя просить прочесть ее, посоветовать там, где что нужным найдешь переменить, а потом и напечатать.
—
Начало относится к временам доисторическим. В один прекрасный майский день одна девица, по имени Вера, получает по почте письмо с целующимися голубками на заголовке. Вот письмо, а вот и голуби.
Увидав, что дошло даже до этого, Степан Трофимович стал еще высокомернее, в дороге же
начал относиться к Варваре Петровне почти покровительственно, что она тотчас же сложила в сердце своем.
— Я знаю, что я прекрасно говорил, — произнес отец Василий с некоторою ядовитостью (выпивши, он всегда становился желчным и
начинал ко всему
относиться скептически), — но это происходило в силу того закона, что мой разум и воображение приучены
к этому представлению более, чем
к какому-либо другому.
— Нынешнюю беседу нашу, — продолжал он, — мы
начнем с вопроса, как франкмасонство
относится к государству и церкви?
— Непременно! После обеда же берите лошадей и поезжайте! — разрешил ему Егор Егорыч, и
начал читать письмо далее, окончив которое, он
отнесся к Сусанне Николаевне: — А это до нас с тобой касается.
Аннинька не знала, что и сказать на эти слова. Мало-помалу ей
начинало казаться, что разговор этих простодушных людей о «сокровище» совершенно одинакового достоинства с разговорами господ офицеров «расквартированного в здешнем городе полка» об «la chose». Вообще же, она убедилась, что и здесь, как у дяденьки, видят в ней явление совсем особенное,
к которому хотя и можно
отнестись снисходительно, но в некотором отдалении, дабы «не замараться».
Шишлин был женат, но жена у него оставалась в деревне, он тоже засматривался на поломоек. Все они были легко доступны, каждая «прирабатывала»;
к этому роду заработка в голодной слободе
относились так же просто, как ко всякой иной работе. Но красавец мужик не трогал женщин, он только смотрел на них издали особенным взглядом, точно жалея кого-то, себя или их. А когда они сами
начинали заигрывать с ним, соблазняя его, он, сконфуженно посмеиваясь, уходил прочь…
Во мне жило двое: один, узнав слишком много мерзости и грязи, несколько оробел от этого и, подавленный знанием буднично страшного,
начинал относиться к жизни,
к людям недоверчиво, подозрительно, с бессильною жалостью ко всем, а также
к себе самому. Этот человек мечтал о тихой, одинокой жизни с книгами, без людей, о монастыре, лесной сторожке, железнодорожной будке, о Персии и должности ночного сторожа где-нибудь на окраине города. Поменьше людей, подальше от них…
Мои хозяева не умели
относиться к ближним иначе, как учительно, с осуждением, и если бы
начать жить так же, как они, — так же думать, чувствовать, — все равно они осуждали бы и за это.
29-е декабря.
Начинаю заурчать, что и здешнее городничество не благоволит ко мне, а за что — сего отгадать не в силах. Предположил устроить у себя в доме на Святках вечерние собеседования с раскольниками, но сие вдруг стало известно в губернии и сочтено там за непозволительное, и за сие усердствование дано мне замечание. Не инако думаю, как городничему поручен за мною особый надзор. Наилучше
к сему, однако, пока шуточно
относиться; но окропил себя святою водой от врага и соглядатая.
И потому люди всегда находятся в трояком отношении
к истине: одни истины так уже усвоены ими, что стали бессознательными причинами поступков, другие только
начинают открываться им, и третьи, хотя и не усвоены еще ими, до такой степени ясности открыты им, что они неизбежно так или иначе должны
отнестись к ним, должны признать или не признать их.
И разные другие нелепые слухи ходили по городу о здешней гимназии: говорили о переодетой гимназистом барышне, потом имя Пыльникова стали понемногу соединять с Людмилиным. Товарищи
начали дразнить Сашу любовью
к Людмиле. Сперва он легко
относился к этим шуточкам, потом
начал по временам вспыхивать и заступаться за Людмилу, уверяя, что ничего такого не было и нет.
«Для
начала, — думал Передонов, — надо выбрать начальство попроще и там осмотреться, принюхаться, — видно будет, как
относятся к нему, что о нем говорят». Поэтому, решил Передонов, всего умнее
начать с городского головы. Хотя он — купец и учился всего только в уездном училище, но все же он везде бывает, и у него все бывают, и он пользуется в городе уважением, а в других городах и даже в столице у него есть знакомые, довольно важные.